Неточные совпадения
Науки бывают разные; одни трактуют об удобрении полей, о построении жилищ
человеческих и скотских, о воинской доблести и непреоборимой твердости — сии суть полезные; другие, напротив, трактуют о вредном франмасонском и якобинском вольномыслии, о некоторых якобы природных человеку
понятиях и правах, причем касаются даже строения мира — сии суть вредные.
Еще слово о якутах. Г-н Геденштром (в книге своей «Отрывки о Сибири», С.-Петербург, 1830), между прочим, говорит, что «Якутская область — одна из тех немногих стран, где просвещение или расширение
понятий человеческих (sic) (стр. 94) более вредно, чем полезно. Житель сей пустыни (продолжает автор), сравнивая себя с другими мирожителями, понял бы свое бедственное состояние и не нашел бы средств к его улучшению…» Вот как думали еще некоторые двадцать пять лет назад!
Я был бы снисходителен, не требовал бы много, но не было ничего похожего, по нашим
понятиям, на
человеческую красоту в целом собрании.
Люди простые, обыкновенные, с требованиями русской общественной, крестьянской, христианской нравственности, оставляли эти
понятия и усваивали новые, острожные, состоящие, главное, в том, что всякое поругание, насилие над
человеческою личностью, всякое уничтожение ее позволено, когда оно выгодно.
Универсализм Гегеля, Маркса, Дюргейма, Шпанна и др., признающий примат общества над
человеческой личностью, есть ложный универсализм и основан на логике реализма
понятий, для которой общее реальнее индивидуального.
Но вот, однако, что надо отметить: если Бог есть и если он действительно создал землю, то, как нам совершенно известно, создал он ее по эвклидовой геометрии, а ум
человеческий с
понятием лишь о трех измерениях пространства.
Сомнения! — разве совместима речь о сомнениях с мыслью о вечно ликующих детях? Сомнения — ведь это отрава
человеческого существования. Благодаря им человек впервые получает
понятие о несправедливостях и тяготах жизни; с их вторжением он начинает сравнивать, анализировать не только свои собственные действия, но и поступки других. И горе, глубокое, неизбывное горе западает в его душу; за горем следует ропот, а отсюда только один шаг до озлобления…
Он — религиозный психолог, и он хочет иметь дело не с логическими
понятиями, а с реальными фактами
человеческого существования, он гораздо конкретнее Вл. Соловьева.
Если бы силы мои достаточны были, представил бы я, как постепенно великий муж водворял в
понятие свое
понятия чуждые, кои, преобразовавшись в душе его и разуме, в новом виде явилися в его творениях или родили совсем другие, уму
человеческому доселе недоведомые.
Но не довольствуяся преподавать правила российского слова, он дает
понятие о
человеческом слове вообще яко благороднейшем по разуме даровании, данном человеку для сообщения своих мыслей.
Читатели, соображаясь с своими собственными наблюдениями над жизнью и с своими
понятиями о праве, нравственности и требованиях природы
человеческой, могут решить сами — как то, справедливы ли наши суждения, так и то, какое значение имеют жизненные факты, извлекаемые нами из комедий Островского.
На всех лицах написан испуг и недоверчивость; естественный ход мышления изменяется, и на место здравых
понятий вступают особенные условные соображения, отличающиеся скотским характером и совершенно противные
человеческой природе.
Дошел он до них грубо эмпирически, сопоставляя факты, но ничем их не осмысливая, потому что мысль его связана в то же время самым упорным, фаталистическим
понятием о судьбе, распоряжающейся
человеческими делами.
— Опровергать лжеучения идеалистов и экономистов, стремиться к уничтожению семейственного и общественного деспотизма, изменять
понятия о нравственности и
человеческом праве. Первое дело — разделить поровну хлеб по желудкам.
Прежде всего он отделил выражения нравственного и умственного сочувствия и решил, что это явление совсем другого порядка, очень редко соединяющееся с
понятием о дружбе в том смысле, в каком оно установилось для среднего уровня
человеческой жизни.
Не будь интеллигенции, мы не имели бы ни
понятия о чести, ни веры в убеждения, ни даже представления о
человеческом образе. Остались бы «чумазые» с их исконным стремлением расщипать общественный карман до последней нитки.
Но ни потеря золотого времени, употребленного на постоянную заботу о соблюдении всех трудных для меня условий comme il faut, исключающих всякое серьезное увлечение, ни ненависть и презрение к девяти десятым рода
человеческого, ни отсутствие внимания ко всему прекрасному, совершающемуся вне кружка comme il faut, — все это еще было не главное зло, которое мне причинило это
понятие.
Простим же грешной тени Ивана Васильевича, но помянем добром тех, которые, завися от него, устояли в добре, ибо тяжело не упасть в такое время, когда все
понятия извращаются, когда низость называется добродетелью, предательство входит в закон, а самая честь и
человеческое достоинство почитаются преступным нарушением долга!
Эта благородная непоследовательность противоречила всем
понятиям Иоанна о людях и приводила в замешательство его знание
человеческого сердца.
Ж-кий сам рассказывая мне всю эту сцену. Стало быть, было же и в этом пьяном, вздорном и беспорядочном человеке
человеческое чувство. Взяв в соображение его
понятия и развитие, такой поступок можно было считать почти великодушным. Впрочем, пьяный вид, может быть, тому много способствовал.
Достигается это одурение и озверение тем, что людей этих берут в том юношеском возрасте, когда в людях не успели еще твердо сложиться какие-либо ясные
понятия о нравственности, и, удалив их от всех естественных
человеческих условий жизни: дома, семьи, родины, разумного труда, запирают вместе в казармы, наряжают в особенное платье и заставляют их при воздействии криков, барабанов, музыки, блестящих предметов ежедневно делать известные, придуманные для этого движения и этими способами приводят их в такое состояние гипноза, при котором они уже перестают быть людьми, а становятся бессмысленными, покорными гипнотизатору машинами.
Пока эти
понятия не выгнаны из общества, пока полная гармония идей и потребностей природы не восстановлена в
человеческом существе, до тех пор подобные сделки неизбежны.
— От него-с! — отвечал Миклаков. — Мы с князем весьма еще недолгое время знакомы, но некоторое сходство в
понятиях и убеждениях сблизило нас, и так как мы оба твердо уверены, что большая часть пакостей и гадостей в жизни
человеческой происходит оттого, что люди любят многое делать потихоньку и о многом хранят глубочайшую тайну, в силу этого мы после нескольких же свиданий и не стали иметь никаких друг от друга тайн.
Это бессовестный человек, не потому, чтобы он сознательно совершал бессовестные дела, а потому, что не имеет ясного
понятия о
человеческой совести.
Какое описание может дать хотя слабое
понятие о целых тысячах людей полузамерзших, не имеющих
человеческого образа, готовых пожирать друг друга?
Не было таких
понятий в его
человеческом мозгу, не было таких слов на его
человеческом языке, которые могли бы охватить увиденное.
Новое строится не так легко, как разрушается старое, и защищать не так легко, как нападать; потому очень может быть, что мнение о сущности прекрасного, кажущееся мне справедливым, не для всех покажется удовлетворительным; но если эстетические
понятия, выводимые из господствующих ныне воззрений на отношения
человеческой мысли к живой действительности, еще остались в моем изложении неполны, односторонни или шатки, то это, я надеюсь, недостатки не самых
понятий, а только моего изложения.
Наука дает человеку
понятие о том, что жизнь природы, жизнь растений и животных совершенно отлична от
человеческой жизни.
Подобный взгляд на
человеческую жизнь так мало подходит к нашим
понятиям, что имеет для нас интерес только фантастического; трагедия, основанная на идее восточной или старинной греческой судьбы, для нас будет иметь значение сказки, обезображенной переделкою.
Вот как понимают ход жизни
человеческой народы, имеющие неподдельное
понятие о судьбе: если я не буду принимать никаких предосторожностей против несчастия, я могу уцелеть, и почти всегда уцелею; но если я приму предосторожности, я непременно погибну, и погибну именно оттого, в чем искал спасения.
Поэтому
человеческому духу кажется, что отдельное существо, ограниченное пределами пространства и времени, совершенно соответствует своему
понятию, кажется, что в нем вполне осуществилась идея, а в этой определенной идее вполне осуществилась идея вообще.
Из обыкновенных [гегелевских] определений, напротив, по странному противоречию, следует: прекрасное и великое вносятся в действительность
человеческим взглядом на вещи, создаются человеком, но не имеют никакой связи с
понятиями человека, с его взглядом на вещи.
Ограничиваясь этим указанием на философскую несостоятельность воззрения, из которого произошло подведение всех
человеческих стремлений под абсолют, станем для нашей критики на другую точку зрения, более близкую к чисто эстетическим
понятиям, и скажем, что вообще деятельность человека не стремится к абсолютному и ничего не знает о нем, имея в виду различные, чисто
человеческие, цели.
Это перевертывало в нем все
понятия о человеке и
человеческой натуре; а тут анекдот за анекдотом, пошлость за пошлостию, и воспитатели твердою стопою входят и в последнее убежище Бенни.
Такого рода факты никогда не совершаются не в свое время; время для науки настало, она достигла до истинного
понятия своего; духу
человеческому искусившемуся на всех ступенях лестницы самопознания, начала раскрываться истина в стройном наукообразном организме и притом в живом организме.
В то самое время, как «Морской сборник» поднял вопрос о воспитании и Пирогов произнес великие слова: «Нужно воспитать человека!», — в то время, как университеты настежь распахнули двери свои для жаждущих истины, в то время, как умственное движение в литературе, преследуя титаническую работу
человеческой мысли в Европе, содействовало развитию здравых
понятий и разрешению общественных вопросов: — в это самое время сеть железных дорог готовилась уже покрыть Россию во всех направлениях и начать новую эру в истории ее путей сообщения; свободная торговля получила могущественное развитие с понижением тарифа; потянулась к нам вереница купеческих кораблей и обозов; встрепенулись и зашумели наши фабрики; пришли в обращение капиталы; тучные нивы и благословенная почва нашей родины нашли лучший сбыт своим богатым произведениям.
«Основание такого
понятия, — говорит г. Жеребцов, — религиозное: верующий простолюдин никак не может допустить, чтобы могло быть бесславным пятном телесное наказание, которому подвергался сам спаситель рода
человеческого; он верует, что словесная обида поражает бессмертную часть человека, тогда как удар производит страдание только в низшей части нашего существа».
Основатель разумной системы осуществил уже, впрочем, некоторую долю своих намерений и дал миру маленькое
понятие о том, что может он совершить на пользу
человеческих обществ.
Там видна жизнь своего времени, и рисуется мир души
человеческой с теми особенностями, какие производит в нем жизнь народа в известную эпоху; а здесь ничего нет, кроме праздных выдумок, стоящих в разладе с жизнью и происходящих от фантастического, произвольного смешения
понятий и верований разных времен и народов.
Но нельзя же было оставаться ей без всякого направления; нужно же было выразить какие-нибудь стремления и
понятия: без этого не может обойтись ни одно произведение мысли
человеческой.
Оттого-то мы находим такую ограниченность, тусклость
понятий у людей, всю жизнь посвятивших физическому труду, животно-здоровой организации недостаточно для человека: для него нужно здоровье
человеческое, здоровье, в котором бы развитие тела не мешало развитию души, а способствовало ему.
Дело понятное для Маши, кроме естественного влечения, и самый интерес жизни состоит в том, чтобы добиться теоретического и практического торжества здравых
понятий: ведь искажение
человеческого смысла и господство произвола обрушивается на нее [всякого рода] стеснениями [и насилиями].
Макар Алексеич нашел возможность удовлетворить доброте своего сердца, быть полезным для любимого существа, и потому в нем все больше и яснее развивается гуманное сознание,
понятие об истинном
человеческом достоинстве.
В официальной сухости своих
понятий о людях и в самообольщении собственной гордости, добрые юноши полагают, что только им одним и доступны
человеческие стремления, а другие все уже совершенно им чужды.
— Но ведь в этом же смысла нет
человеческого! Какой-то хаос, путаница
понятий, сумбур непроходимый!
Поэтому хотя
понятия, как логические схемы явлений, и отражают идеи в многоразличных аспектах (как это, впрочем, указывает и сам Аристотель), однако идеи не суть
понятия, но их лишь обосновывают — и притом не прямо, а косвенно, не непосредственно, а посредственно, — преломляясь через призму относительного
человеческого мышления.
У Юма она имела субъективно-человеческое значение — «быть для человека», у Беркли получила истолкование как действие Божества в
человеческом сознании; у Гегеля она была транспонирована уже на язык божественного бытия: мышление мышления — само абсолютное, единое в бытии и сознании [К этим общим аргументам следует присоединить и то еще соображение, что если религия есть низшая ступень философского сознания, то она отменяется упраздняется за ненадобностью после высшего ее достижения, и только непоследовательность позволяет Гегелю удерживать религию, соответствующую «представлению», в самостоятельном ее значении, рядом с философией, соответствующей «
понятию».
Это положение есть не только аналитическое суждение, выведенное на основании рассмотрения
понятия религии, но вместе с тем и религиозное синтетическое суждение a priori [Синтетические суждения a priori — в системе Канта такие суждения, которые увеличивают данное познание и при этом проистекают не из опыта, а из свойств
человеческого мышления.].
И спасется вся тварь до последнего создания Божьего [Конечно, нельзя говорить об индивидуальном бессмертии животных, ибо вообще
понятие индивидуальности в
человеческом смысле здесь не приложимо.
Человеческая мысль слишком бедна в рациональной своей расчлененности, чтобы охватить это одним
понятием, и потому здесь остается, не боясь противоречия, или-или обратить в и-и.